Рыбалка на реке Волхова в близи села Пчева

Река Волхов несет свои воды из седого Ильменя в бурную Ладогу. Она протекает в живописных берегах, одетых рощицами из ольхи и ивы, зарослями малины и смородины. За ними тянутся смешанные леса, богатые грибами и пернатой дичью. Русло реки изобилует глубокими ямами, быстрыми перекатами и теснинами, а также тихими заводями, заросшими водяной растительностью. В Волхове водятся лещи, язи, голавли, жерехи, щуки, окуни, сомы, судаки и всевозможная рыбья мелочь.

Прошлым летом мне довелось провести свой отпуск на этой замечательной реке. Село Пчева, в котором я жил, расположено на холмах правого берега Волхова, в 4 километрах от станции Андреево. На этом же берегу, западнее села, у самой воды стоит одинокий домик бакенщика, а чуть наискосок от него на другой стороне возвышается причал.

В этом месте река образует подковообразный поворот с северо-востока на юго-запад, разливаясь в большой спокойный плес шириной 500 метров. У причала река очень глубока, и только с правого берега в нее вдается галечная отмель. За нею, выше жилья бакенщика, начинается широкий каменистый перекат, идущий поперек реки. Здесь, по рассказам старожилов, раньше существовали пороги, через которые с трудом пробирались мелкосидящие колесные пароходики.

После постройки плотины Волховской гидроэлектростанции имени В. И. Ленина они оказались глубоко под водой и больше не мешают судоходству.

В день приезда я сразу же привел в порядок свои незатейливые рыболовные снасти, спиннинг и пару донок, оснащенных катушками. В колхозных парниках накопал навозных червей и под вечер собрался на пробную ловлю. Наблюдая за моими приготовлениями, Николай Григорьевич, у которого я остановился, лукаво улыбаясь, произнес:

— Горячий вы человек, как я погляжу. Не успели приехать и осмотреться, а уже по рыбу собрались. Что-то не видывал я таких прытких ленинградцев. Удочки — это пустая детская затея. На них порядочную рыбу не поймаете. На спиннинг может попасть щука, да только у нее сейчас смена зубов. Не возьмет. Лучше отдохнули бы с дороги, а потом пошли с бредешком.

— На реке отдыхать буду. Когда вернуть лодку?
— Поезжайте! Лодка нам сегодня не нужна. Ни хвоста вам ни чешуйки! Выше банного ручья на удочки ловятся ерши и мелкая густера.
— Смеется тот, кто смеется последним! — крикнул я, прыгая в лодку, оттолкнулся и, энергично работая веслами, выехал на основное русло реки.
— Вот леший! Еще весла поломает...— воскликнул Николай Григорьевич, обращаясь к хозяйке.

На пятиметровой глубине я осторожно спустил якорь. Насадив червей кучками на оба крючка донки, сделал вдоль течения дальний заброс. Насадку второй донки забросил справа, поблизости от себя. Положив весло поперек лодки веером и прислонив к нему удилище, я надел передник из клеенки и закурил.

Не успел я затянуться, как дрогнул сторожок второй донки. Правая рука, схватившая удилище, ощутила знакомые толчки. Сделав широкую подсечку, включаю тормоз и тяну... На поверхности, сверкая чешуей, показались две хорошие густеры. Быстро подвожу под них свой широкий подсачек и втаскиваю в лодку.

— Вот и обрыбился,— радостно подумал я.

А потом началось — да так началось, что после каждого заброса следовала почти мгновенная поклевка. Я азартно орудовал второй легкой донкой, не разгибая спины и не обращая внимания на первую.

Приблизительно через час этот необыкновенный жор крупной густеры внезапно прекратился. Я облегченно вздохнул, вымыл руки и снова закурил... Но тут затрещал тормоз первой донки.

— Теперь я именинник! Наверно, села порядочная рыба, подумал я и сильно дернул удилище левой рукой. Оно согнулось, под водой кто-то встрепенулся, а затем упорно потянул лесу за собой. Я прижал палец к ободку катушки. Вскоре визг тормоза оборвался. Наступила тишина. Холодный пот выступил у меня на лбу, как только я вспомнил о своих поводках в 0,4 миллиметра.

С замиранием сердца начинаю подмотку. Гнется двухметровое удилище из дельта-древесины. Какая-то тяжелая рыба с достоинством сопротивляется на другом конце снасти. С трудом удалось сдвинуть ее с места. При подъеме со дна она то висла на лесе, то пятилась назад. Наконец метрах в двух-трех от лодки показалась большая голова с шевелящимися усами.

— Сом! — воскликнул я. Сейчас, .«ваше степенство», нырнете в подсачек...

Но не тут-то было: увидев лодку и меня, сом медленно, но верно начал погружаться в пучину, разбрасывая брызги воды. Я растерялся, потом, спохватившись, начал тормозить, обжигая пальцы ободком барабана катушки. Вскоре сом снова появился на поверхности и раскрыл свой широкий рот. И тут я увидел, что оба поводка уходили глубоко в его страшную пасть.

— Не уйдешь, братец! — весело сказал я.

Однако, вспенив воду и блеснув своей черной спиной, он опять ушел на дно. Час от часу не легче! Пришлось сомика поднимать в третий раз. Теперь он, изрядно ослабевший, шел за лесой более покорно, изредка тормозя хвостом. На этот раз мне удалось подхватить его голову и добрую половину туловища в подсачек. Перевалив метрового сома через борт в лодку, я радовался, как мальчишка.

Продолжать ловлю не было никакого смысла. Рыбы много — хватит всем. Обрезав поводки у пасти сома и накрыв его передником, я смотал удочки, протер их ветошью и оглянулся вокруг.

Солнце клонилось к горизонту. Еще полчаса — и оно потонет за чертой дальнего леса. Бакены на перекате и красная крыша домика бакенщика ослепительно горели в лучах солнечного света. Восточный изгиб берега таял в золотисто-желтой дымке. Высоко в небе застыли нежные и тонкие перистые облака. Над избами села тянулись ввысь столбики дыма... Все предвещало хорошую устойчивую погоду.

— Завтра пораньше на разведку лещей,— решил я. Толкая лодку кормой вперед, я тихонько дрейфовал в сторону дома, наслаждаясь вечерней прохладой. Метрах в восьмидесяти от берега меня окликнул Николай Григорьевич. Он убедительно советовал постегать воду спиннингом возле водорослей.
— А кто там?
— Напротив вас, у самой травы, дважды проходила щука! Там у нее «станок». Она каждый вечер играет на одном и том же месте. Хитрая бестия, в бредешок не попадает.
— Бесполезно! Не возьмет! — ехидно заметил я, вспомнив его недавние замечания о смене зубов у щуки и пустой забаве с донками.
— Не обижайтесь! Кто старое вспомянет, тому глаз вон! Что вам стоит пару раз взмахнуть удилищем? — примирительно упрашивал он меня.

В это время, как бы дразня нас обоих, щука сделала мощный оглушительный бросок примерно в тридцати метрах от лодки.

Я бесшумно подгреб против течения, приближаясь к берегу, и остановился выше расходящихся на зеркале воды кругов. Быстро спустив якорь и поднявшись во весь рост, взмахнул спиннингом.

«Байкал» упал удачно: беззвучно и немного ниже всплеска. И все же первая подмотка прошла впустую. Лишь в начале второй я почувствовал мягкий толчок и сделал энергичную подсечку. Щука выпрыгнула из воды «свечкой», тряся головой. Затем она бросилась в сторону водорослей, забирая с катушки лесу.

— Ах, плутовка, что делает! Не пускайте ее в траву! Ох, оборвет, обязательно оборвет! — кричал Николай Григорьевич.

Но все обошлось благополучно. Мне удалось остановить щуку недалеко от зарослей рдеста и ситника. Я начал подмотку, ^упирая буфер удилища в живот. Щука то бросалась из стороны в сторону, разрезая воду звенящей лесой, то всплывала на поверхность и уходила в глубину, пружиня удилище. На каждый ее маневр приходилось отвечать то торможением, то подмоткой. Решив немного раззадорить Николая Григорьевича, я нарочно долго вываживал щуку. В конце концов она настолько утомилась, что волочилась за лесой на поверхности воды. Я схватил ее за глаза и бросил в лодку.

Николай Григорьевич и Мария Михайловна встречали меня на берегу. Хозяин весело спросил:

— Ну, как дела, рыбачок?
— Плохо.
— А все-таки есть что-нибудь, кроме щуки?
— Соменок и немного мелочи.

Я подал хозяйке плетенную из лозы садовню. Она открыла крышку и набросилась на мужа:

— Что же ты давеча брехал, будто у них ничего не получится с рыбалкой? Ан, глянь-ка, каких крупных наловили! И много!
— Да я что? Я ничего. Только пошутить хотел над нашим квартирантом,— оправдывался Николай Григорьевич.—Что нести?—обратился он ко мне.
— Забирайте щуку и соменка. Он под фартуком. Николай Григорьевич шагнул в лодку, приподнял мой фартук
и застыл на месте...
— Мария! Посмотри же на его соменка! Вот это рыбка!
— Так тебе и надо, шут гороховый! «На удочки порядочную рыбу не поймаете! Пойдем с бредешком»,— передразнивала мужа Мария Михайловна.
— Неужели блесну схватил? — вопросительно взглянул он на меня.
— Нет, кучку червей.
— Да вы что?! Смеетесь?
— Нисколько! Обратите внимание на его пасть и эту донку! Сличив поводки, он окончательно смутился и, взяв под мышку сома, зашагал домой. Вслед за ним пошли и мы с хозяйкой, весело посмеиваясь над главой семьи.
Ужинали в вечерних сумерках, не зажигая огня. Шумно сопел пузатый ведерный самовар.

Николай Григорьевич рассказывал, что в молодости он работал лесорубом, гонял плоты в весенний паводок, плотничал у богатых. Под старость нашел себе более посильную работу — стал оператором причала. О реке отзывался почтительно и с особенной нежностью.

— Красавица Волхова — все равно, что родная мать наша,— говорил он, попивая горячий чай из блюдечка.
— Сколько рабочего люда кормится на ней! Тут и баржи, и плоты. Работы хватает всем. А рыбы-то, только лови, не ленись.
—Поведал он и о том, где с покойным отцом ловил «плавом» лещей, язей и судаков. Беседа затянулась, и в чистом небе начали загораться первые яркие звезды.

Я проснулся утром, чуть свет, и, покинув мягкую постель из душистого сена, спустился к реке. Нырнул с мостков в прохладную воду. Быстро вымылся и, на ходу обтираясь мохнатым полотенцем, поспешил домой. Наскоро позавтракав, я взял спиннинг и отправился к перекату.

На востоке загоралась полоска утренней зари. Над широкой гладью реки стелилась сероватая пелена легкого тумана. Деревья левого берега вырисовывались причудливыми тенями, а кустарники правого отражались в воде, как в зеркале. На сочной траве искрились мириады капель обильной росы.

Стараясь перекричать друг друга, в селе горланили петухи, высоко над крышами домов кружили ласточки, в кустах щебетали неугомонные воробьи, пестрый дятел хлопотливо долбил кору сухой ели — все вокруг просыпалось от короткого сна летней ночи. Чистый воздух, душистый запах медоносов и речная прохлада несли свежесть и бодрость. Хорошо жить, черт возьми!

Оглядев спокойную поверхность водоема, я заметил удивительное зрелище. Против причала, ближе к правому берегу, на тихой серой воде то вскидывались, то ходили колесом, то мягко поднимались на поверхность реки какие-то широкие рыбы. Наиболее крупные из них сначала бесшумно высовывали из воды свои рыла, потом выставляли спинные плавники и, кувыркнувшись, уходили в глубину, оставляя широко расходящиеся круги от ударов хвостами по поверхности воды.

— Это «плавятся» лещи. Надо сюда приехать после обеда, как только освободится лодка,—-радостно пронеслось у меня в голове.

Осторожно подойдя поближе, я уселся на большой влажный камень и долго наблюдал за красивой игрой лещей. Когда их всплески прекратились, я, обогнув домик бакенщика, вышел к нижнему краю переката и зашагал дальше к устью Волынского ручья. При впадении в Волхов он значительно расширялся, образуя спокойный лиман, заросший по краям водяными лилиями и островками камыша.

Здесь вдоль течения я сделал несколько забросов и поймал небольшую шуку. Все мои дальнейшие попытки: смена блесен, их ведение на разных глубинах и изменение темпа проводки — успеха не имели. На обратном пухр я вдоль и поперек исхлестал быстрые воды переката, потеряв при этом несколько блесен, но безрезультатно.

И только около красного бакена меня порадовал хороший окунь, севший на желтую голавлиную блесну. К этому улову больше ничего не прибавилось. Но я не огорчался. Рыболов часто довольствуется немногим,— разве дело только в добыче? На рыбалке нам всякий раз открывается нечто неизмеримо большее и прекрасное — природа...

После обеда, получив лодку, я отправился к тому месту, где утром любовался игрой лещей. Против заветного камня, осторожно подталкиваясь длинным шестом с резиновым наконечником, обнаружил глубокую борозду с глинисто-песчаным грунтом. От зарослей ситника она шла, постепенно расширяясь, к глубокой яме, расположенной вблизи основного русла реки.

На этой борозде, выше предполагаемой стоянки лещей, я опустил якорь. Насадки донок забросил вдоль борозды: одну — влево, на скат ямы; другую — вправо, недалеко от лодки. Некоторое время наблюдаю за сторожками, они неподвижны. С юго-запада потянул свежий ветерок, поднимая на поверхности плеса легкую зыбь На противоположном берегу степенно расхаживают серобокие вороны, стараясь отыскать в прибрежном мусоре что-нибудь съедобное. Тишина.

Поклевки последовали сразу на двух донках. Подсекаю обеими руками одновременно и развожу концы удилищ в разные стороны. На правой донке слышны незначительные толчки, а лесу левой рвануло в сторону. Я прислонил удилище правой донки к уключине и на всякий случай наступил на его комель ногой. Потом, поднимая кверху конец удилища второй донки, оторвал от дна рыбу, по-видимому стоявшую ко мне боком и стремящуюся уйти в яму. Сильная рыбина заходила на кругах, не желая расставаться с привычной глубиной.

— Подсачек? Нет, ничего, еще успею,— шепчу про себя.

И вот на поверхности появляется крупный лещ. Он идет, разрезая воду своим высоким спинным плавником. Медленно вращая катушку, подвожу его к правому борту лодки. Глотнув воздуха, лещ покорно лег на бок, сверкая сероватой с золотистым отливом чешуей. А тут как назло подсачек зацепился за весло...

— Вот наказанье-то! Так не долго и до греха. Возьмет и сойдет с крючка этот широкий «поднос»,— подумал я, начиная не на шутку волноваться.

В это время лещ пришел в себя и начал бить по воде хвостом, поднимая фонтаны брызг. Чмокая своим подвижным ртом, как мехами гармоники, поднимая и опуская голову, он пытался освободиться от крючка и уйти в глубину. Во избежание обрыва поводка (0,3 миллиметра) мне пришлось ослабить лесу и дать возможность рыбе скрыться под водой. Освободив подсачек, я повторил выва-живание... Наконец лещ в лодке. Рыбомер показал вес — 2,1 килограмма. Для начала недурно!

Пока я возился с лещом, на второй донке рыба сошла.

Дальнейшую ловлю я продолжал только на одну удочку. Клев леща и подлещиков с незначительными перерывами продолжался до вечера. Когда в садовне было четыре крупных леща и полтора десятка мерных, до 0,4 килограмма подлещиков, произошло «нападение» ершей. Не успевало грузило опуститься на дно и натянуть лесу, как они уже сидели на обоих крючках. Волховский ерш в несколько раз крупнее своего сородича из озер Карельского перешейка. Однако снимать с крючков колючих и слизистых рыбок мне вскоре надоело, да и запас червей подходил к концу. Я вынужден был спасаться бегством от нашествия пучеглазых «разбойников». А жаль! На вечерней заре и вскоре после нее наступает наилучший клев леща.

Дивья гора — высокий холм на правом берегу Волхова, подошва которого, обращенная к реке, образует над водой обрывистую кручу. Вершина холма почти круглая с зеленой лысиной, окаймленная зарослями ольхи. За горой, вправо от реки, тянется «песчанка», покрытая молодым сосняком. В нем много грибов и зарослей малины, разбросанных по старым гарям. Против Дивьей горы, на левом берегу, стоит водокачка, снабжающая станцию Андреево волховской водой. Река, сжатая прямой тесниной, в этом месте значительно расширяется и делает большой поворот слева направо.

Чуть повыше Дивьей горы в реку вдается мыс из плотных галечных пород, напоминающий своей формой сильно вытянутый язык. В пятидесяти метрах от берега он заканчивается ступенчатой террасой, спускающейся в глубокий плес. Ниже террасы течение образует медленный водоворот: там глубокая яма с затонувшим колодником. По правую сторону от мыса есть заводь с обратным течением, а по левую — небольшая песчаная отмель.

Утром, еще в полной темноте, меня примчала сюда на буксире моторка механика, работающего на водокачке. Он спешил на смену и прокатил меня с ветерком.

Я поставил лодку над подводной террасой — на границе струй прямого и обратного течения. Глубина — 4,5 метра. Удил, как обычно, на две донки. Насадку одной из них забрасывал в заводь, а другой — на срез террасы перед ямой.

Незадолго до рассвета начался жор крупного леща. Он весьма интенсивно клевал в заводи, дно которой завалено глыбами глины и кусками дерна, сорвавшихся с кручи Дивьей горы. За небольшой промежуток времени я вытащил трех лещей, одного синца, больше десятка подлещиков и решил устроить передышку.
Но взвизгнул тормоз катушки, напоминая зазевавшемуся рыболову о поклевке.

Я схватил удилище и резко подсек. Леса, поднимая пузырчатый бурун, побежала из заводи в сторону ямы. Вспомнив, что ее дно усеяно топляками, торможу и стараюсь поднять рыбу вполводы. Кончик удилища кланяется своему отражению в водяном зеркале. Рыбина немного подалась в мою сторону. И дальше— ни с места. Вожу удилище в разные стороны, дергаю — бесполезно. Так! Зацеп.

Завела рыбка лесу с грузилом за колоду и сошла, оставив меня в дураках. Скрепя сердце решаю оборвать поводок. Но в этот момент произошла плавная потяжка. «Ага! Не ушла, голубушка!» Тяну. Не подается... Снова потяжка. Так и есть: плоский самодельный груз в виде медальона зацепился за что-нибудь, и рыба, сидящая на крючке, находится на привязи. Что же делать? Отцепом нельзя: груз на конце снасти, а перед ним сильная рыба, натягивающая тонкий поводок. Шестом не достанешь. Сняться с якоря — лещей распугаешь... Не знаю, что бы я предпринял дальше.

Но тут часто, часто закивал сторожок второй донки. Я подсек левой рукой, а потом, крепко зажав катушку первой донки между коленями, без особого труда вывел на поверхность и подсачил полосатого килограммового судака, клюнувшего на выползка, предназначенного для крупного леща. Быстро поправив на крючке червя, забросил его на старое место. Опять поклевка. И снова в лодке точно такой же судак. При третьем забросе судак схватил приманку с хода и бросился в яму. Наученный горьким опытом, я тащил рыбу напролом, не давая ей опомниться. Заметив, что поводок с нетронутой насадкой всплывает без рыбы, меня точно молнией осенило:

— Судак тащится на грузе. Скорее его в подсачек.

Второпях задел сеткой за крючок. И подсачек, не дойдя до головы рыбы, остановился. А судак, разжав пасть, выплюнул кусочек свинца и, ударив своим мощным хвостом по воде, нырнул под круг подсачка, обдав мое лицо брызгами, ослепляющими глаза. Ушел...

Расстроенный, с трясущимися руками, принимаюсь за первую донку. Где-то в уголке сердца еще теплится надежда: может быть, рыба не сошла. Тяну, ударяя ребром ладони по удилищу... Наконец на подводном конце снасти что-то оборвалось. Конец удилища сделал крутой кивок кверху и выпрямился. Леса повисла. И тут началось невероятное. На воде, как от пароходного винта, появилась большая воронка, в середине которой ошалело кружился огромный бронзовый лещ.

Никогда за всю свою рыбную практику не видев подобного зрелища, я несколько мгновений, ничего не понимая, смотрел на этот гигантский волчок. Через некоторое время лещ выбился из сил, перевернулся на бок и закачался на волне. Не медля ни секунды, перебирая лесу руками, я подтянул его к лодке и подхватил в подсачек...

Грузила на донке не было. Вместо него болтался оборванный конец лесы, лопнувший на узле. Насадку с одним крючком лещ заглотал добросовестно, а другой крючок с сорванными червями впился ему в край глазного выступа. Так вот почему он так бешено кружился на одном месте! Очевидно, в момент отрыва грузила леса стремительно подалась вперед, и свободный крючок с более коротким поводком случайно зацепил леща. Этот красавец был самым крупным из всех когда-либо выуженных мною лещей. Он весил 3,2 килограмма.

Приводя в порядок свои снасти, я думал о странной «дружбе» леща с судаком. Любопытно, что подчас они кормятся вместе. Это подтверждала и сегодняшняя ловля. А ведь судак — типичный хищник и ведет совершенно иной образ жизни, чем лещ. Что общего у этих двух представителей подводного мира?..

Но тут мои думы прервал мощный глухой всплеск. За ним последовал второй, третий... Слева, на песчаной отмели, начался «бой» судака. То и дело раздавались короткие удары, напоминающие звуки от падения тяжелых камней в глубокий колодец. Рыбья мелочь в диком испуге выскакивала из воды, спасаясь от зубастых хищников.

Щука после промаха обычно оставляет свою жертву в покое. Судак, наоборот, преследует ее упорно и неумолимо. Вот и сейчас судаки настойчиво гонялись за стайками мелкой рыбешки. Одни из них выпрыгивали из воды с разинутыми пастями, другие с хода врезались в редкие прибрежные водоросли, разбрасывая их по сторонам.

Перед восходом солнца «бой» судаков прекратился. Наступила тишина. Я вынул из сумки несколько проверенных уловистых судачьих блесен и начал ими поочередно бороздить придонные воды. Через некоторое время на спиннинге побывали почти все металлические приманки, а поклевок не было. Наконец, оснастив лесу небольшой узкой «трехгранкой» из сплава свинца и олова, я забросил ее опять в сторону отмели и повел к яме, чередуя подмотку подергиванием и остановками через каждые три-четыре оборота барабана.

Неожиданно вблизи ямы клюнул судак. Он взял в тот момент, когда блесна, коснувшись грунта, начала подниматься. После короткой борьбы на дне лодки топорщил колючие плавники и медленно раскрывал жабры трехкилограммовый судак. Второй заброс я сделал в яму и остался без блесны, зацепив ее за колодник. Это было хорошим предупреждением: рыбы много, пора кончать. Рыболов никогда не должен превращаться в жадного хапугу.

Из-за горизонта поднимался большой огненный шар, освещающий широкую гладь реки своими золотистыми лучами. Начинался новый день. Я сел на весла, и вода весело зажурчала под форштевнем лодки.
Над крышей колхозной бани клубился густой белый пар. В предбаннике кто-то напевал высоким сочным голосом.

Хлопнула дверь. На пороге с ведрами в руке появился Николай Григорьевич. Он спустился к реке, зашел по колени в воду и, зачерпнув ведра до краев, оглянулся:

— Добро пожаловать!
— Здравствуйте! — весело ответил я.
— Как клев?
— Хорошо.
— Молодец, что приехали вовремя! Сейчас пойдем в баню. Я только что жарку поддал, угара не будет. Попарим старые косточки дубовым веничком.
— А разве дубовый веник лучше, чем березовый?
— Еще бы! Дуб — силища. А березонька — так себе деревцо. Мужчина должен париться только дубовым веником.

Я возражать не стал и, насвистывая мотив понравившейся песенки, направил лодку к дому.
После обеда Николай Григорьевич предложил соорудить коптилку для рыбы. Я охотно согласился. Он прищелкнул языком:

— Люблю полакомиться свежекопчеными лещом и язем. Объедение! Пальчики оближешь и язык проглотишь.
— Лещи есть, а как и где добыть язей — не знаю.
— Не тужите, будут и язи! Он выкатил на дорогу тележку.
— Съезжу за кирпичом к развалинам церкви, а вы соберите щепки, разожгите костер на берегу и прокалите вот эту бочку. Щепки под стапелем.

Оказалось, что мой хозяин не только мастер лодки делать, но преуспевает и в печном деле. Он ловко приготовил раствор из глины и песка; как заправский каменщик, выложил из кирпича наклонную трубу длиной в 2 метра; у нижнего конца ее устроил топку, а на верхнем смонтировал возвышение, в которое вмуровал железную бочку. Дно ее было изрешечено отверстиями, по которым в бочку должны были поступать из топки дым и жар. Сверху мы прикрыли ее соломенным матом.

— Вот вам, семь-восемь (любимая поговорка Николая Григорьевича), и коптилка готова!
— А если пойдет дождик, что тогда будет с этой системой? — скептически спросил я его.
— Накроем железом! А пока давайте-ка хорошенько высушим
ее.

Разожгли огонь в топке и убедились, что тяга хорошая. Я начал стругать березовые палочки для подвеса рыбы и попросил Николая Григорьевича снова спеть утреннюю песенку. Он уселся против топки, глядя в огонь, запел. Да как запел! Когда он кончил, я с восхищением заметил:

— У вас же великолепный тенор! И хорошо поставлен.
— Тенор, тенор. Хорошо поставлен,— с грустью повторил он.
— Я не шучу. У вас действительно сильный голос с красивым тембром.
— Никто не занимался постановкой моего голоса. Он от природы такой. Да что теперь! Вот раньше был голосок!

Был да сплыл... Это теперь: музыкальные училища, консерватории — только учись. Тогда даже в церковный хор без денег не принимали. А где их было взять? Пролетела молодость в тяжелой работе, а с нею и голосок ушел...

В течение трех недель я каждый погожий день проводил на чудесной реке. Удил то на плесах под Дивьей горой, то против причала, часто возвращаясь домой с богатой добычей. При небольшом волнении, вызванном легким юго-западным ветерком, на червя энергично клевал лещ с утренней зари до десяти часов.

А во второй половине дня, с пяти часов, на яме под Дивьей горой хорошо ловился судак. Эта яма, служившая постоянным обиталищем косяка судаков, вначале доставляла мне много огорчений. Сразу же после боя на утренней и вечерней зорях в ней, как в неприступной крепости, укрывалась почти вся стая рыб. Поэтому проводка вне ее проходила впустую.

Забросы же непосредственно в яму приводили к частой потери блесен. Одним словом, спиннингист оказался в безвыходном положении: близок локоть, да не укусишь. Но так ли это? Если спиннинг неприменим, можно использовать другую снасть. Что, если применить отвесное блеснение? Первая проба такого ужения — и в лодке оказался красавец судак.

Для блеснения я использовал легкое двухметровое удилище донки, оснащенное лесой в 0,3 миллиметра и вертикальной блесной. Наиболее уловистой оказалась узкая тяжелая блесна с подсадкой глаза окуня или судака. Переваливаясь с боку на бок, она быстро уходила в глубину, отклоняясь в сторону и тускло сверкая своими гранями.

Положив блесну на дно, я резким рывком поднимал ее на высоту 60—70 сантиметров, затем ослаблял лесу и после 20-се-кундной паузы, не давая блесне стучать о грунт, повторял рывок. Судак чаще всего хватал приманку в конце паузы, когда блесна, колеблясь, приближалась ко дну. Моменты вываживания крупной рыбы на тонкой лесе оставляли незабываемые впечатления.

Против села, у левого берега, в реку вдается небольшой мыс. Возле него в шахматном порядке расположены обглоданные водой сваи, оставшиеся от старого причала. От них ниже по течению тянется прибрежная полоса водорослей. Справа находится глубокий плес с тихим течением и песчаным грунтом. На дне плеса, недалеко от берега, покоятся останки разбитой баржи.

Здесь однажды утром, во второй половине июля, я стал свидетелем бесподобной игры крупных язей. Они то высовывали из травы толстые черные спины, толкая свои рыла под листья кувшинок, то переваливались с боку на бок, сверкая серебристой чешуей, то барахтались на одном месте, разбрасывая брызги воды. Под конец они подняли такую суматоху, что разволновали мою рыбацкую страсть до предела.

Забросив ужение других рыб, каждый день утром и вечером я приходил сюда — в «царство язей» и пытался ловить их спиннингом, донками и в проводку. Я предлагал этим красавцам всевозможные блесны, красных остропахнущих навозников, белых жирных опарышей, хлеб, сдобренный растительным маслом, пареный сахарный горох, зеленых и пестрых кузнечиков, зелень шелковника. Чем только я их не соблазнял! Все было напрасно. На опарышей и червей ловились подъязики, самый большой из них весил 0,6 килограмма. И это все. А сколько было волнений и хлопот!

Видя, что я тяжко переживаю неудачу, Николай Григорьевич, сочувственно вздыхая, посоветовал:

— Бросьте ловлю язей! Капризные рыбы, а по вкусу даже уступают лещам.
— Вкус рыбы не самое существенное для истинного рыболова.
— В июле их на Волхове никто не ловит. Бесполезная трата времени. Вот в сентябре, когда вода становится холодной, язь хорошо берет на мелкую лягушку.
— Язь, как и всякая другая рыба, питается все лето. Наде только найти для него лакомую пищу. Но что еще подать на стол этому толстому «барину»?
— Попробуйте на муравья.
— На муравья мне приходилось ловить плотву. Но язя?..
— Здесь, на Волхове, жил старый машинист. Это было давно, еще до революции. Он успешно ловил язей весной, прикармливая их муравьями. На что он ловил, не знаю. Машинист нас, мальчишек, и близко не подпускал к месту ловли. Так и унес свой секрет в могилу.

В тот же день я отправился с мешком в лес за муравьями. Два вечера подряд, в часы, когда мелочь переставала клевать, я прикармливал язей муравьями и их яйцами, замешанными в большие глиняные шары. На третий день, рано утром, когда над рекой висел легкий туман, а солнце еще не всходило, я опустил на дно между сваями и затонувшей баржей очередной свежий шар.

От него тотчас же в глубь плеса потянулась полоска мути скормом. Поставив лодку выше прикормки, я измерил глубину, оснастил спиннинг 0,45-миллиметровой лесой, прикрепил в соответственном месте поплавок , привязал зеленый 0,4-миллиметровый поводок с кованым крючком №7, насадил опарышей с муравьями. Муравьи, поддетые за брюшко, часто шевелили своими ножками, цепляясь за опарышей, и старались освободиться. Личинкам такие «объятия» не нравились, и они энергично извивались, доставляя много хлопот своим соседям.

Эту смешанную насадку я опустил у борта на струю, уносящую корм к обломкам баржи. Поплавок, пройдя место прикормки, скрылся под водой. Я машинально подсек. Леса напряглась. Ничего похожего я не ожидал, тем более в начале проводки. Ох! Как же заворочался на крючке тяжелый язь! Крупная рыба сильно упиралась, стараясь оборвать поводок, потом начала кувыркаться, пытаясь освободиться от зацепистого крючка. Но бойкое сопротивление язя продолжалось недолго.

Вскоре он всплыл на поверхность и пошел за лесой, сверкая своей лоснящейся черной спиной. Голову со скошенным ртом и желтыми глазами он упорно прятал в воде. Около лодки после нескольких кувырканий толстяк угодил в подсачек. Трясущимися руками освобождая от крючка добычу, я думал: — Неужели такое повторится еще раз?

Заменив насадку, снова закинул удочку. Не успел поплавок пробежать половину тони, как последовала поклевка, и после непродолжительной борьбы в подсачке опять бился красавец с серебряными боками.

К восьми часам утра я вернулся домой, неся в садовке восемь прекрасных язей. «Винегрет» из муравьев и опарышей оказался излюбленным блюдом для сытых, привередливых волховских язей. Секрет старого машиниста был открыт вновь.

Наша коптилка работала отлично. Николай Григорьевич в свободное время очень любил возиться с ней. У него был заготовлен солидный запас сухих ольховых гнилушек, которые горели ровным пламенем без копоти. Лещи и язи просаливались в течение двух суток, после чего вытирались насухо и подвешивались в тени на просушку. Потом они поступали в коптилку на 3—4 часа. В результате получалась сочная вкусная свежекопченая рыба.

Отпуск подошел к концу. Каждый раз, возвращаясь с рыбалки, я убеждался в том, что все мои болезни уходят в воду. Переутомление и повышенную раздражительность как рукой сняло. Регулярная гребля и чистый воздух унесли былую бессонницу и лишний жирок. Я загорел, окреп, помолодел. Словно сбросил десяток лет. И все это сделали отдых и рыбалка на чудесной реке.

До свидания, хорошие мои хозяева и село Пчева!

До следующей встречи, красавица Волхова!