На мельнице

Лет 10 тому назад пришлось мне побывать в мордовском селе Z. Корсунского уезда. Там учительствовал мой приятель, некто Всеволод Стожаров? ярый фанат футбола, добрейшая душа и страстный рыболов. Селишко Z. было плохонькое: грубость, грязь, слова вымолвить не с кем. Но Всеволод не унывал: просвещал себе мордвитян и философским оком взирал на 180 руб. годового оклада, каким оплачивались его поистине каторжные труды. Будь на месте Всеволода человек несколько по-практичнее, он давным-давно бы бросил учительство или выхлопотал бы прибавку жалованья, или, наконец, спился бы с кругу. Большинство предшественников Всеволода, за невозможностью улучшить свое положение, кончало именно этим последним.

Благородная любовь к рыбной ловле умеряла пыл молодой фантазии моего друга - он даже о прибавке перед земством не заикался - заменяла ему человеческое общество и, по необходимости, книгу, которую не на что было купить. Вынужденное в первые годы учительства одиночество, а отчасти и холодная, если так можно выразиться, охота на подводных тварей выработали из него человека в высшей степени молчаливого, но не угрюмого. Всеволод был так же светел и прозрачен душою, как воды, в глубину которых он любил забросить крючок с подобающей приманкой; он был честен и бесхитростен. Рыбная ловля менее всего воспитывает в охотнике лукавство; примета чисто личного характера, и соглашаться с ней предоставляю на благоусмотрение читателя.

Не успел я отдохнуть после приезда к Всеволоду, как он предложил к моим услугам одну удочку и без дальнейших разъяснений позвал на Бузановскую мельницу, верстах в трех от села Z. Хотя я рыболов неважный -эта страсть поразительно скоро соскочила с меня, ее вытеснила страсть к ружейной охоте, - однако я взял уду, самую нехитрую, деревенскую уду, и побрел за приятелем.

Через 1/2 часа торопливой ходьбы - Всеволод сильно, но молчаливо спешил и все поглядывал на заходящее солнышко - мы подошли к Бузановской мельнице, которая стояла на реке Сызранке. Бузановский пруд не мог поразить зрителя громадностью размеров, зато он был глубок посредине, очень глубокое дно его равномерно понижалось по мере удаления от берегов; ни ям, ни обрывов по дну Бузановского пруда не попадалось. Он никогда не зарастал, как большинство стоячих вод, ни камышом, ни осокой, вода в нем даже раннею весною не мутнела до грязноты.

Одну особенность имел Бузановский пруд: по нему плавали острова, на которых рос камыш, хвощ, разные болотные травы, чаще всего трефоль, и кустарник. Толщина островов не думаю чтобы превышала аршина. Если вы идете по такому острову, он под вашими ногами сильно колеблется - «ходуном ходит», - и вода тот-час же наполняет углубления, образующиеся при каждом вашем шаге. Ходить по плавучим островам было можно, но лучше босиком; в болотных сапогах представлялась некоторая опасность провалиться в сквозную дыру, которых было порядочное количество на островах, и нащупать которые могла только босая нога.

Всеволод снял сапоги, кинул их под куст, засучил штаны повыше колен и в таком виде отправился на остров; я последовал его примеру. Всеволод привел меня на свое любимое место, туда, где островок выходил на средину пруда неширокою косою, и мы поместились здесь. Под нашей тяжестью края косы стали накреняться, и вода быстро подступала, угрожая затопить нас. Я отвык уже от подобного рода удовольствий, со страхом ждал момента, когда зыбучее наше пристанище торжественно пойдет ко дну, и хотел было отойти прочь, но Всеволод досадливо махнул рукой, и я остался на месте. Не прошло и пяти минут, как вода начала помаленьку отливать из-под ног и наконец остановилась не выше наших колен; больше она уже не прибывала и не убавлялась в течение всей охоты.

Водилась ли какая другая рыба в пруду, не знаю, но на удочку ловились одни окуни. Клевали они жадно на мелкую рыбешку, которую мы вообще именовали «мальком»; к мальку относили, кроме плотишек, маленьких окунишек, пискарей любой величины, горчаков и огольчиков. Впрочем, на последних удили в самых крайних случаях: окунь не жаловал гольца, хотя свою же братию, окунишек, пожирал с видимым наслаждением.

Так как пруд, на котором мы производили в описываемый вечер охоту, никогда не уходил, то окуни водились там во множестве. Этому еще способствовало и то обстоятельство, что ближайшие крестьяне, мордва и чуваши, редко удили в добывчивую пору, они предпочитали блеснить; с берега окунь брал неохотно, а на острова крестьяне боялись залезать; хотя бредень и практиковался, но бреднем порядочного окуня редко поймаешь. Таким образом, окунь блаженствовал в Бузановском пруду и плодился в несметном количестве.

Нынешний вечер сулил нам особенно благие результаты: это был первый теплый и тихий вечер после целого ряда холодных и ветреных дней, ясное доказательство, что погода наконец устанавливается настоящая, летняя. Во-вторых, пруд был спущен, обмелел по краям, и рыба волей-неволей скучилась в том небольшом пространстве воды, которое не занимали плавучие острова. Не думаю, чтобы под островами, не пропускающими света, окунь любил проводить время.

Ощущая на себе дыхание теплого прозрачного вечера, посматривая на мирные краски солнечного заката, на близлежащие острова, с художественной простотой отражавшиеся на невозмутимой поверхности пруда, на эту воду под своими ногами, глубокую и светлую, глубина которой не зияла предательски, напротив, она сулила много живых ощущений, я чувствовал, как во мне начинала разгораться заглохшая страсть охотника-рыболова, и в то же время моим духом завладевала та энергия, то сладкое упрямство, при помощи которого рыболову удается целыми часами сидеть истуканом с удою, подчас без всяких результатов, с одною только надеждою.

Я принял от Всеволода ведерко со свежим мальком, выбрал плотичку посветлее, осторожно насадил ее на крючок и закинул. Рыбка, неровно блеснув в воде, медленно погрузилась в глубину, а вместе с нею также медленно погрузился и поплавок моей удочки, большая пробка из-под дешевенькой шипучки. Я смутился таким странным обстоятельством: мы удили без грузил. Я потянул удилище. Оно уперлось и слабо вздрагивало. Вынимаю, и что же? Великолепный красавец окунь извивается на крючке. Закинул Всеволод, та же самая история: не успеет леса принять своего естественного положения, как приманку схватывает окунь. 3абавно то, что окуни попадались ровные, один к одному. И все были до чрезвычайности жирны. Заметив, что на моей лесе два крючка, я насадил на каждый по рыбке и закинул. Поплавок быстро погрузился, но тотчас же появился над водою, точно кто его со дна выпер, потом снова юркнул в воду и опять выскочил; он танцевал таким образом до тех пор, пока мне это не надоело.

Вынимаю и вижу на каждом крючке по окуню. Жадность давно не удившего охотника во мне разгорелась, и я, воспользовавшись минутным перерывом в клеве, размотал запасную удочку и закинул, благоразумно положив конец удилища под рукой на кустике. Всеволод покачал головой, но не промолвил ни слова по своему обыкновению. Бросаю глаза на старую удочку, а ее и след простыл. Наверное, моя физиономия была довольно глупа в этот момент, потому что Всеволод смеялся глазами. Пораженный неожиданным исчезновением своего инструмента, я едва не упустил и запасной удочки: она медленно сползала с куста в воду. Однако я успел схватить конец удилища и вытащил окуня, представьте, очень небольшого, гораздо менее тех, которые до сих пор нам попадались. Будучи наказан за свою жадность, я решился не закидывать удочки, пока не увижу исчезнувшей. И я ее увидел: она плыла по средине пруда; ореховая длинная палка то показывалась над водою вся, то погружалась так, что один острый кончик ее был виден мне. Достать ее легче всего можно было с берега, что по окончании ловли я и сделал, сняв с крючка наполовину уснувшего окуня.

Наступил перерыв в клеве, и мы немного вздохнули от понятных охотникам волнений. Вдруг Всеволод схватил удилище и потянул: леса не подавалась, чиркала воду, даже мелкие пузырьки появились вокруг нее. Я смотрел на товарища во все глаза: он был бледен и дрожал, осторожно и сосредоточенно подтягивая к себе лесу. Хотя, наверное, это продолжалось недолго, мне же показалось, что Всеволод целую вечность вытягивает рыбу, зато и вытянул окунище! Таких мне ни «до», ни «после» не пришлось видеть. Это было настоящее чудовище могучее, с громадным бугром мяса над маленькой сравнительно с корпусом головой, с упругими быстрыми и настолько сильными движениями, что нужно было все искусство Всеволода, чтобы вытащить его, не порвав плохонькой лесы. Я не мог удержаться от восхищения, которое затем быстро перешло в зависть к счастливому товарищу.

Поплавок мой погрузился. Надеясь вытащить такого же великана, какого поймал Всеволод, я осторожно стал вынимать удочку, но по слабому сопротивлению лесы, отчасти и по чутью, я знал, что моя добыча до огорчения мала; рыбка вовсе и не упиралась, а шла послушно за крючком. Но не успел я наполовину вытянуть лесы, как она быстро погрузилась. От неожиданности я дернул изо всех сил и едва устоял на ногах: в руках моих осталось одно удилище, леса же лопнула. Сделав слабый зигзаг в воздухе, она упала под ногами в траву, затопленную водою, и пропала из глаз. Забыв всякое благоразумие, я бросился на живот, широко расставил руки, обхватил и прижал к груди мокрую трефоль, хвощ и др. траву и остался в таком положении недвижим, точно сеттер над гаршнепом. Вода начала подступать к моему лицу, но я поднялся на локтях, преувеличенно вытянул шею и продолжал лежать. Наконец, чувствую возле сгиба левой руки осторожное-осторожное подергиванье, словно волосок щекочет. Я схватил правой рукой подозрительное место и снова замер... Меж пальцами в зажатой траве я почувствовал тоже тихое подергиванье и, быстро встав на колени, вырвал с корнем траву и всмотрелся в нее: между стебельками белелся тонкий волос лесы. Не торопясь, я стал подтягивать и вытащил громадного окуня, не меньше Всеволодова. Снимая его с крючка, я был до крайности удивлен: в глотке только что пойманного окуня виднелся другой, гораздо меньших размеров, а у меня на крючке была насажен пескарик. Оказалось, что в то время, как я тащил свою легковесную добычу и тайно сокрушался ее ничтожеством, окунь-материк с налету подхватил окунька и поплатился за свое обжорство.

Мною обуяло исступление: связав свою снасть, я выбрал из пойманных окуней одного, поменьше, нацепил на крючок, быстро закинул, решившись еще поддеть такого же материка, и был я жестоко наказан за жадность. Не прошло и десяти минут, как у меня клюнуло и поплавок медленно пошел в глубину. Я погорячился и рано потащил. Слышно было, как окунь стал дергать лесу. Подергивание было в одном и том же направлении, сверху вниз, учащенное и резкое. Я продолжал тянуть, но вытащил один крючок; окунь сорвался перед тем, как показаться на поверхности, и только взбудоражил кругом воду.

- Шабаш! - сказал Всеволод. -Надо кончать. Больше не клюнет...

Я упросил товарища повременить немного. Но Всеволод оказался прав: хоть бы на смех тронуло! Спустя немного рыба стала жировать; всюду - впереди, с боков, сзади нас - здоровенные окуни булькали и хлестали по воде; по всему пруду беспрерывно расходились круги. Верный признак, что время жора кончилось и нечего больше ждать бойкого клева.