Только несколько часов...

Берег окутывает мягкая вечерняя тишина в мыслях мы рисуем абстрактную картину. Особая, неповторимая тишина, которую не в состоянии нарушить ни отдаленные гудки пароходов, ни назойливый комариный звон, ни частый плеск рыбы в сонной протоке. Ярко горит костер, рассыпая по траве тысячи радужных искр.

— Хорошо,— тихо говорит бакенщик Падерин и долго глядит на огонь, щурясь от света и жара.

Потом он тянется к термосу, наливает в кружку густого, настоенного на листьях смородины чая, отхлебывает, большими глотками и сидит молча, обдумывая что-то. Бухгалтер заготконторы Зырянов тоже молчит. Лежит греется у горячего костра да поглядывает на Падерина.

Они познакомились несколько часов назад. Зырянов плыл на лодчонке по Енисею, соображая, где бы лучше закинуть удочки, а Падерин зажигал свои бакены. Встретились, разговорились, познакомились. И узнав о намерениях бухгалтера, бакенщик предложил попытать счастья на Лосиной протоке.

Порыбачили удачно. Наловили с полведра окуней да десятка четыре ершей, наварили ухи, поели и вот лежат теперь у костра, наслаждаются тишиной...

Неожиданно Зырянов улавливает какой-то приглушенный звук, прислушивается и отчетливо различает отдаленный рокот мотора.

— Никак лодка? — произносит он.
— Она,— уверенно отвечает Падерин.
— И, кажись, идет прямо к нам. Кто бы это мог быть?

Проходит немного времени, и рокот смолкает почти рядом.

— Еге-гей! — слышится из темноты.
— Есть кто живой или нет?
— Есть! — отзывается Падерин и добавляет с усмешкой:
— Пожалуйста к нашему шалашу, коль добрый человек.

С реки доносится звон цепи, потом шуршанье травы под ногами, и перед костром появляется высокая, крепкая фигура мужчины.

— Здорово ночевали! — гудит незнакомец.
— Подзадержался немного. А тут темень — хоть глаз выколи. Хотел уж один укладываться на ночлег, да увидел ваш огонек. Поесть что-нибудь найдете горяченького?

Такая простота покоряет обоих. Оба чувствуют, что перед ними бывалый «речной скиталец», как зовут рыболовов, хоть и совсем еще молод, лет тридцати-тридцати пяти. И Падерин, и Зырянов чуть не враз тянутся к котелку, чтобы угостить пришельца оставшейся ухой.

— Вот и добро,— говорит тот,— а у меня примочка имеется.
— И, смущенно улыбаясь, достает из кармана чекушку.
— Может, поддержите? На всякий случай брал, вдруг дождь, ветер — погреться...
— А чего,— отвечает Падерин неуверенно,— перед сном стопка не повредит.

Зырянов соглашается молча. После тоста за добрую дружбу, да еще на лоне природы от оставшихся в котелке окуней и ершей остаются лишь косточки.

— Эх, черт! Хороша кашка, да мала чашка,— говорит гость и, внимательно посмотрев на Падерина и Зырянова, предлагает: Слушайте, давайте еще заварим ухи! Как-то непривычно ложиться спать натощак... Я сейчас. У меня там чуть покрупнее рыбешка имеется. Он быстро поднимается и скрывается в темноте.

— И правда, не мешает еще похлебать ушицы. Ночь-то какая! — говорит Падерин.— Давай-ка, друг, ты вроде помоложе меня, сбегай зачерпни водички да поставь на огонь.

Зырянов приносит воды и достает из рюкзака нож, лук, перец, картошку.

Все делается с особым старанием, какое хочется проявить лишь у костра, на рыбалке, в хорошей компании.
— Ну чего вы там с вашей рыбой! — кричит Зырянов незнакомцу.— Все готово.
— Сейчас,— отзывается тот и быстро бежит к костру.
— Добрые вы люди,— говорит он,— я это сразу понял. А для добрых ничего не жалко. Вот...

Зырянов оборачивается к нему и тут... Нож сам собою выскальзывает у него из рук. Уж не сон ли? Незнакомец подает ему длинную, острую, как веретено, большую стерлядь.

Зырянов отшатывается назад. «Что же это такое? — торопливо бегут мысли.— Ведь уже несколько лет ловить стерлядь запрещено, и об этом знает каждый мальчишка. А тут... Подвох, недоразумение или прямое нахальство?»

Ему хочется закричать, немедленно потребовать объяснений, но что-то мешает сделать это. «Что же, что?» — лихорадочно спрашивает он себя. И тут вспоминает, что у костра их трое, что он совсем ведь, по сути, не знает ни того, ни другого, не знает, как ко всему этому отнесется Падерин. А вдруг он станет на сторону этого парня и тогда... «У, гадость!» — ругается он про себя, не определив, что делать.

И тут до сознания доходит тихий, совсем спокойный голос Падерина:

— Где это такую подцепил?
— Уметь надо,— самодовольно ухмыляется пришелец и обращается к Зырянову.
— Ну, чего же? Давай ге нож, вода вон закипает.
— Постой,— так же тихо, но твердо говорит Падерин.
— Ты что же это, закона не знаешь? Или как тебя понимать?
— Ха-ха-ха! — раскатывается парень.
— Вот артист! Как на сцене разыгрывают. Ладно, хватит шутить, время идет, есть охота.
— Шутить?! — Падерин вскакивает на ноги.
— Какие могут быть шутки, когда тут самая яркая подлость!
— Брось, папаша. Какая, к дьяволу, подлость?
— В глазах парня при свете костра поблескивают тревожные искорки.
— Ну зацепилась, ну попалась, не выбрасывать же теперь. Я ж по хорошему с вами, по-братски...
— Я тебе дам «по-братски»! Свинья тебе брат! — уже кричит Падерин.
— Как фамилия?
— Что-о-о? — Парень аж подпрыгивает на месте.
— Вот тебе моя фамилия! — показывает он кукиш и, швырнув рыбину в сторону, прыгает в темноту.

Только тут до Зырянова доходит, что он со своими сомнениями очутился как бы в стороне, что во время всей этой сцены он не проронил ни слова. Он срывается с места и бежит вслед за парнем, намереваясь схватить его за шиворот. За спиной слышно частое дыхание бегущего Падерина.

— Не уйдешь! — кричит Зырянов.
— Все равно не уйдешь! Но парень ловко пинает его в живот, прыгает в лодку, отталкивается от берега и лихорадочно крутит рукоятку мотора.
— Фамилию вам...— кричит он из темноты.— Мою бригантину сам черт не догонит!..

Зырянов корчится на месте, стонет от боли. И тут чувствует, как Падерин одним движением бросает его в лодку, резко отталкивает ее и вот уже цепко хватается за борт лодки парня. В тот же миг взвывает мотор, и они с бешеной скоростью мчатся во тьме.

Держась одной рукой за руль, незнакомец другой выхватывает из-под сиденья топорик и поднимает его над головой.

— Отцепись! — кричит он Падерину.
— Рубану! Превозмогая боль, Зырянов выдергивает из уключины весло, размахивается и изо всей силы бьет парня по рукам. Топор булькает в воду. Лодки юлой скатываются куда-то и вдруг со всего маху врезаются в берег. Мотор глохнет.

Зырянов перепрыгивает в «бригантину» и, навалившись на обмякшего парня, закручивает ему руки ремнем. Под ногами что-то скользит. Зырянов мельком бросает взгляд на днище и даже во тьме видит крупных, продолговатых рыбин, выбившихся из-под брезента.

— Вот тебе и на...— говорит он.— Вот это знакомство.
— Да, брат,— трясущимися от волнения руками сворачивая цыгарку, отзывается Падерин.
— А ты, грешным делом, сначала того, перетрух, что ли? Я вроде даже подумал, что оказался один против двух.
— Что вы! — произносит Зырянов и опускает голову.
— Смелей надо быть, смелей, когда чувствуешь правоту,— поучает Падерин.— Сразу действовать надо, не озираться, что думают остальные.

Парень молчит, лишь косо водит глазами. Потом еле слышно ворчит:

— Сволочи! А я-то думал, что вы порядочные. Раскололся перед вами, как арбуз.
— И мы тоже приняли тебя за порядочного. А видишь, как обернулось.
— Падерин привязывает свою лодку к лодке браконьера, отталкивается от берега, заводит мотор.

И тут парень вскакивает, дергает связанными руками и отчаянно кричит:

— Ты что делаешь? Куда прешь? Темень что деготь. Утопишь к чертовой матери!
— Не бойся. Довезу до милиции в лучшем виде,— спокойно отвечает Падерин.— Не первый год на этой реке. Научился плавать в любых условиях: и при свете, и в темноте.

Зырянов сидит на корме, смотрит на Падерина и думает: «Вот как бывает порой. Говоря откровенно, еще пять минут назад мы совсем не знали друг друга, хоть и познакомились и провели вечер вместе. А вот сейчас... Да, видно, правду говорят: не в шумной беседе друзья познаются. Не-е-ет. Совсем по-другому».