Рыбалка на озере Красавица

Озеро Красавица, будто большим пуховым платком, было укрыто февральским туманом. Тропинки, как вешние ручейки» сбегавшие по склону восточного берега, вблизи еще были видны, а чуть подальше едва обозначились темными черточками на снежной белизне. А еще дальше, где они сливались в одну общую колею, проторенную рыболовами в глубоком снегу, уже ничего не было видно. Казалось, никогда не существовало ни озера внизу, ни соснового бора за поворотом пустынного шоссе.

Все как бы растворилось, притаилось в предутренний час, и настоящим был только маленький клочок высокой кручи, по которой осторожно спускался Вадим Михайлович. Вскоре он вышел на лед, свернул налево и зашагал быстрее, энергично выбрасывая вперед правую ногу с протезом. Туман отступал перед ним и открывал все новые и новые бугорки запорошенного льда, и черные глазницы лунок подле них, и зигзаги свежих следов старого лисовина.

Он шел, прислушиваясь к бодрящему похрустыванию под ногами, и думал о том, как подчас странно устроен человек. Вот он картограф и уж прожил немало лет, а ничего еще «такого особенного» не добился, ни разу не побывал в дальних краях, не стал ни геодезистом, ни полевым топографом, как мечтал перед войной, когда учился. И надо бы ему грустить да хандрить оттого, что его лесная жизнь изыскателя не получилась.

Но он не печалился, незаметно втянулся в кропотливую работу составителя «малых карт», с удовольствием сидел над ними не разгибая спины, чертил и раскрашивал их по породам деревьев. Шершавый хрустящий ватман, на котором квадрат за квадратом рождались карты будущих искусственных морей, приносил ему и радость труда, и романтику созидания, и творческую легкость в работе.

И только всегдашнее беспокойство — увлечение рыбной ловлей, гвоздем засевшее в нем с юности, по-прежнему не давало покоя.

По выходным дням его неудержимо тянуло на Карельский перешеек. Еще с середины недели начинал он загадывать и прикидывать, как и куда поедет в воскресенье. Выходной день всегда казался ему таким необычным и в то же время таким мимолетным, что нужно было заранее все спланировать, рассчитать до мелочей и выбрать место самое подходящее, чтобы не ошибиться, не подвести товарищей.

Он тревожился, советовался, собирал «артель», договаривался с администрацией о транспорте. И эти расспросы, приготовления, беготня и суета сборов были для него, пожалуй, не менее приятными и захватывающими, чем сама поездка на какое-нибудь озеро, затерявшееся в лесной глуши.

В воздухе потянуло холодком, туман пришел в движение, поредел, и на дымчатом фоне западного берега стали выделяться темные силуэты телефонных столбов. Издали, со стороны дороги, вместе с порывами ветра неслись легкие запахи леса и тумана. Они чем-то напоминали запахи талого снега, и оживающей травы, и распускающихся почек...

Должно быть, поэтому Вадиму Михайловичу стало необыкновенно легко, и он опять почувствовал, как хороша ленинградская зима. Остановившись, он глубоко дышал, с силой втягивая в легкие по-весеннему пьянящий хвойный воздух, и улыбался... Было ли такое с ним? Ну конечно было! Каждый раз, когда он выезжал из города, его охватывало чувство радостного волнения, нетерпеливого ожидания.

Против устья безымянной речки, над донным обрывом, он вырубил рядом две лунки, а потом направился к подводной каменной гряде, возле которой еще осенью нашел стоянку окуней. Он вскрыл свои старые лунки, слегка припудрил их снежком, предварительно бросив туда прикормку из рубленых червей; наладил снасть и начал помахивать коротким удилищем. Но поклевок не было, и он вернулся к прежним лункам, присел на ящик, ожидая рассвета.

Наконец над черным частоколом высоких елей забрезжили первые отблески утренней зари. Ее тусклый, холодный свет едва пробивался сквозь плотную толщу низких туч и медленно раздвигал завесу ночи.
Вадим Михайлович осмотрелся: «Бывало, с утра до темноты на озере черно от людей, а сегодня пусто!»
Сидел он нахохлившись на походном ящике-«спутнике» и пристально смотрел в круглые оконца лунок.

Воображение подсказывало ему, как быстрое течение речки, далеко вдающееся в озеро, разносит частицы свежего корма, как вдоль струй, навстречу остро пахнущей мути, вразвалочку плывут рыбы и что скоро они доберутся до лунок, где накрыт рыбий стол. Поэтому он еще пуще прежнего стал следить за поплавками. И все же, как это часто бывает, прозевал первое приседание поплавка. А спохватился, когда белый комочек уже выбивал частую дробь, отчего пошла кругами заметная рябь.

Подсечка— и на матовой поверхности чистого снега затрепетало живое серебро. Затрепетали и ресницы над голубыми глазами рыболова. Он не замечал, как усиливался и крепчал ветер, как по ровной поверхности слабого наста уже бежали тоненькие струйки поземки. Возле каждого комочка снега или кусочка льда они наметали маленький холмик, а каждое углубление — лунку или отпечаток ноги — засыпали мелким, как барханный песок, снежком.

Счастье на рыбалке изменчиво. Оно то улыбнется рыболову, то отвернется от него. До поры до времени плотва бойко клевала, а затем перестала...

Вадим Михайлович собрал запорошенную рыбу и почему-то вспомнил, как жена уговаривала его не ехать: «На улице стужа, барометр падает, как бы не случилось метели,— с тревогой в голосе начала она и, глянув на него с укором, продолжала:— В день отгула мог бы посидеть и дома, помог бы мне проверить тетради. Ну куда ты поедешь один?»

— Все будет хорошо,— улыбнулся он.
— Вот еще минуточку займусь окунями и — домой-Вначале он блеснил стоя, а когда ему удалось оторвать от грунта стайку окуней и поднять ее вполводы, продолжал ловлю сидя, слегка наклонившись к лунке.

Не прошло и часа, как окуни тоже закапризничали. То ли насытились, то ли не нравилась им погода. Вадим Михайлович сменил блесну на самодельную мормышку, насадил на крючок окуневый глаз и стал подергивать удилище «на вдох».

А метель усиливалась. Ветер резкими порывами подхватывал сыпучий снег и гнал его сюда, к приозерной котловине. И вот уже всю огромную чашу озера закрыла белая клубящаяся пелена.

— Ого, что тво-рит-ся! — удивленно воскликнул Вадим Михайлович, оторвавшись от лунки.

Его глаза озорно заблестели. Он встал, плотнее закутал шею длинным шарфом, перекинул через плечо ремень «спутника» и запел:

Идти было нелегко. Навстречу дул злой, колючий ветер прямо как когда мы посещали туры в Тунис. Иногда его порывы, как удары кнута, стегали по лицу. А поземная мука проминалась под ногой, отъезжала назад, резиновый наконечник протеза проваливался глубоко, шаг мельчился, и силы тратилось много.

Метель продолжала бесноваться. Вроде бы она закружила еще неистовее: небо и земля потонули в белом месиве. Высокая фигура в черном кожаном пальто неуклонно продвигалась вперед из этого безлюдного одиночества к далекому жилью.

Изредка рыболов останавливался, отворачивался от ветра, вытирал лицо и отряхивал с себя снег. Немного отдышавшись, он снова поворачивался лицом к упругому ветру, наваливался на него грудью и упорно шел вперед, нащупывая пешней переметенную тропу.

Что-то хрустнуло под ногой, и Вадим Михайлович, взмахнув руками, свалился в сугроб. Непослушная култышка куда-то провалилась и больно прищемила бедро. Он невольно подался назад, пытался пошевелить ногой, но протез был схвачен намертво: не подавался ни взад ни вперед. Мучительно и долго он раскачивал ногу-деревяшку, пока не догадался отстегнуть протез. А потом, уже сидя, с помощью пешни он освободил протез, застрявший в старой лунке с битым смерзшимся льдом.

«Откуда здесь лунка?.. Около главной тропы их не было. Значит, сбился с пути. Но где свернул с тропы и в какую сторону?» — с тревогой думал Вадим Михайлович и растерянно озирался по сторонам... Нигде не было видно ни тропы, ни берегов. Сосновый бор и тот скрылся куда-то далеко за белую непогодь.

Он встал и заковылял, прихрамывая. Петлял вправо и влево от предполагаемой тропы, нащупывал ее и пешней, и протезом— даже шарил рукой в рыхлом снегу...

Так продолжалось до тех пор, пока он не убедился, что все его поиски тщетны. Он присел на ящик. Билась неотвязчивая мысль: «Теперь кричи — не докричишься, зови — не дозовешься — никто не услышит. Нет поблизости ни одной живой души. До ближайшей деревушки более двух километров, да и там все люди сидят по домам и прислушиваются к вою ветра в трубе».

Вся равнина озера клубилась и стонала, как бы укоряя одинокого человека за опрометчивый поступок; снежная карусель кружилась в бешеном вихре, на мгновение задерживалась подле него, образуя за спиной продолговатый надув.

Вадим Михайлович внезапно очнулся (холод ледяными мурашками пробегал по телу) и понял, что обречен на гибель, если будет сидеть сложа руки да дремать, убаюкиваемый вьюгой и собственным безразличием.
Он встал, постоял в раздумье и побрел по снежным ухабам без тропы, потеряв представление, где эта тропа.

Есть, должно быть, у каждого, кто часто бывает в лесу или у реки, эдакое подспудное чувство, с помощью которого он ориентируется на местности либо точно, либо приблизительно. Наверное, этим-то «компасом» руководствовался и Вадим Михайлович, выбирая, куда идти. Как бы там ни было, но шел он к шоссе, а не в противоположную сторону.

Угодив в сугроб и непроизвольно остановившись, он каждый раз внимательно вслушивался в то, что делалось вокруг: «Не слышно... Неужели движение по шоссе прекратилось?» Выбирался из сугроба, делал несколько шагов, снова проваливался и снова прислушивался, изредка поднося руку к глазам и посматривая на часы.

«К трем часам должен подъехать Саша... Но может случиться, что дорогу перемело и машина застрянет, не пробьется... Возможно, и я заблужусь в этом кромешном аду, не успею к назначенному сроку». От этих дум ему стало не по себе. Он устало волочил ноги и очень жалел, что поехал один.

Неподалеку от еловой колки, левее основной тропы, возвышался одинокий валун, вросший в окраек мелководья. Местные рыболовы нарекли его странным именем «Сиротинушка». На гранитную глыбу Вадим Михайлович наткнулся случайно. Перед ним будто из снега, ставшего дыбом, вывалилось что-то большое и преградило путь.

— Что за чертовщина? — вырвалось у него. Он ткнул пешней в белое покрывало валуна.
— Никак «Сиротинушка»? Вот здорово! Прислонившись спиной к валуну, он отдыхал и постукивал
пешней. Тихим звоном металла отзывался старый камень-гранит. От этого звона рыболов повеселел, глянул на часы (было два часа) и бодро сам с собою заговорил:

— Теперь-то, елочки-двойняшки, до вас я доберусь! А там и до шоссе рукой подать-Окрыленный встречей с «Сиротинушкой», Вадим Михайлович перемахнул через крутой гребень надува и сравнительно быстро достиг ельника.

Под хмурым сводом лапника притаилось мрачное затишье. Как на ходулях, шагал Вадим Михайлович по рыхлому снегу от елки к елке. Хватался за них рукой, подтягивался, отталкиваясь пешней. Трудно было шагать по целине, без тропы, но он шел быстро, с тем особым чувством легкости и гордости, с которым всегда смотришь вокруг, поднявшись на большую высоту...

Однако снег по колено и высокий темп движения вымотали его окончательно. И добравшись до заветной ели, он свалился как подкошенный. Сильно саднила нога, стертая протезом, ныло плечо, натруженное ремнем «спутника». И только руки — сильные, тренированные, сроду не знавшие варежек—горели приятным зудом.

Укрывшись за елью, Вадим Михайлович массировал ногу и напряженно всматривался в белое беспросветье... Там, где утром он спускался к озеру, творилось что-то непонятное: все поднялось, смешалось и грузной лавиной низвергалось вниз, яростно хлестало по опушке и сыпало тучами снега. Он поднялся, успокаивая себя оптимистическими доводами: «До гребня недалеко. Метров семьдесят, не более... Как-нибудь одолею и эту малость».

Но не успел он сделать и десяти шагов, как был сбит с ног. Чертыхаясь, поднялся, сунулся было вперед и тут же упал от острой боли в ноге. Когда пришел в себя, освободился от «спутника» и решил: «Если посчастливится, то приеду за ним в воскресенье. А сейчас надо ползти, ползти во что бы то ни стало!»
Вытянутой вперед рукой он с размаху вонзил пешню глубоко в снег и подтянулся к ней, отталкиваясь здоровой ногой...

Все чаще и чаще он останавливался, грел руки на груди. В такие минуты ему казалось, что он очень долго тащится по зыбким сугробам, а склон не кончается.

Пешня скользнула под рыхлый снег, вслед за ней в придорожную канаву скатился и рыболов. Скатился и замер. Вяловорочалась мысль. Все, что происходило с ним, как будто потеряло смысл. Расплывчатые воспоминания о суровом времени всплывали из давней памяти. И тут его мозг прошила странная мысль: то, что происходит сейчас, уже было с ним в памятном сорок первом году...

Еще затемно, выполнив задание и возвращаясь «домой», разведчики столкнулись с вражеским «секретом». Быстротечная рукопашная схватка. Короткий удар ножом, искаженное лицо немецкого офицера и выскользнувшая из руки шипящая граната с длиной деревянной ручкой... Пинок ногой... Взрыв... Лишь в медсанбате возвратилось сознание, и он узнал, что остался без ноги, что из-под огня его вытащили товарищи...

Воспоминания будто схватили замерзающего человека за самое нутро, вывели его из полузабытья. Он поднялся, широко расставив ноги, оперся грудью на длинный черенок пешни и упрямо уставился перед собой, плотно сомкнув челюсти.

Таким его и застал на обочине шоссе подъехавший на грузовике приземистый крепыш Саша.

— Вовремя подошел, молодец! — открыв дверцу, крикнул он.— Садись скорее, поедем!
— Помоги, браток,— скорее догадался, чем услышал Саша. Он кинулся к товарищу, взял его под руку и почувствовал, как тот сразу обмяк, повис мешком.

А выскользнувшая из окоченевших рук пешня со звоном откатилась в сторону. Шофер подхватил Вадима Михайловича на руки и осторожно посадил в просторную теплую кабину.

— Отстегни, пожалуйста, протез.

Саша снял полушубок, надетый поверх ватника, заботливо закутал им разутые ноги товарища и спросил:

— А где твой «спутник» с рыбой?

Вадим Михайлович с трудом раскрыл глаза, протер их, как после кошмарного сна, и скупо улыбнулся.

— На косогоре у сдвоенной ели. Помнишь, где прошлым летом варили уху?

Под уклон Саша скатился легко, а вот на обратном пути ему пришлось туговато. И чем выше он поднимался в гору, тем все больше удивлялся: «Как это он выбрался на дорогу? Тут молодому да здоровому хоть караул кричи.

А ведь он, наверное, еще до ели более километра мыкался по такой-то заварухе?!» Когда Саша вернулся, Вадим Михайлович уже спал. По ресницам и впалым щекам скатывались прозрачные слезинки растаявшего снега.

— Эх, неуемный! — прошептал Саша и включил сцепление. Гремя цепями и разбрасывая снег, машина ринулась вперед.

Она, грозно рыча, распарывала вьюгу, штурмуя один за другим переметенные участки шоссе.